Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания
Пока мы присматривалась к новой обстановке. Многое было нам в диковинку. Украинцы ожидали отправки домой, а русские думали о том, как сделаться украинцами и «легально» удрать из плена. Такая мысль овладела многими, но мы с Ваней в эту затею не верили с самого начала. В свою очередь, львовские строжайше соблюдали «чистоту своих рядов», чтобы не допустить к себе «москалей» и прочих. С львовскими наши дороги еще не раз пересекутся.
Всего в лагере под Яссами мы прожили около 40 дней, после чего нас затолкали в товарные вагоны за колючей проволокой и повезли дальше на юго-запад.
4
Мы проехали Фокшаны, в которых мне доведется служить после войны; проехали набившие оскомину Плоешти, которые Сталин так и не решился захватить в 1940 году (по Суворову!); миновали столицу Румынии — Бухарест.
На одной из промежуточных станций, не доезжая Бухареста, разыгралась следующая сценка. На путях одновременно остановились два встречных железнодорожных состава: один — воинский, шедший на восток, и наш, арестантский, следовавший на запад. Мы прильнули к крохотным верхним оконцам под проволокой: нам было интересно все, что происходило вокруг — мы никогда не были в Европе. Какая она? И мы увидели Европу.
Воинский состав шел из Греции на Восточный фронт и состоял из открытых платформ, на которых под чехлами стояли орудия, а немецкие солдаты развлекались возле них, кто во что горазд. При виде нас их положительных эмоций прибавилось: они пели, плясали, пили из бутылок вино, рвали зубами апельсины, швыряясь в нас шкурками, выкрикивали что-то несуразное, корчили рожи, делали «рога», мычали, грозили нам спьяну кулаками и всем своим видом хотели показать: «Скоро войне конец! Вас разбили и остальных разобьем! Слава фюреру: мы с ним завоюем мир!»
Мы молча наблюдали за этим спектаклем, и на душе было отвратительно. Утешала только одна мысль: «Подождите, гаврики, еще хлебнете горя там, в России». А пока предстояло хлебнуть нам в Румынии.
Эшелоны отправились по своим маршрутам. После Бухареста мы повернули на юг. Проехав от Ясс по железной дороге около 500 километров, прибыли на станцию назначения Будешти. Это был небольшой населенный пункт с 10 000 жителей. Он располагался в 20 километрах к северу от болгарской границы, проходившей по Дунаю.
Мы прибыли в Будешти во второй половине октября 1941 года. Здесь нас ожидал пересыльный лагерь для советских военнопленных. Тогда мы не видели разницы в словах «сборный лагерь» (прифронтовой) и «пересыльный», но вскоре узнали в подробностях эту бесчеловечную механику.
Сущность понятия «пересыльный» лагерь мы быстро поняли: здесь нас никто не избивал и тем более специально не убивал, но невероятные условия, которые ожидал и нас, вызвали зимой 1941/42 года большую смертность среди военнопленных, что позволило приравнять этот лагерь к «лагерям уничтожения врагов Третьего рейха». С такими местами многим из нас тоже предстояло познакомиться. А в этом лагере все было предельно просто: тебя не убьют — ты умрешь сам. Если выживешь — твое счастье, а если нет — таков твой рок. Изменить эти условия мы не могли.
Первое время, около месяца, нас держали в «карантине»: в огромном высоком бараке без окон и дверей. Похоже, что это помещение использовалось ранее для хранения сена или соломы. Снаружи барак опоясывала колючая проволока. Нами никто не «управлял», мы были никому не нужны и могли всласть валяться на земле и балагурить. Но вскоре жизнь в бараке сделалась пыткой.
Наступил ноябрь, а с ним пришли холода. Эта зима обещала быть морозной даже на самом юге Румынии. Барак насквозь продувался — ворот не было. Внутри барака сперва образовались ледяные сосульки, а затем и настоящие айсберги. Холод стал вторым врагом после голода. Согреться можно было только прыганьем, но на это не хватало сил — мы постепенно превращались в дистрофиков. Рацион ухудшался и уменьшался с каждым днем. У многих появились желудочно-кишечные заболевания. Другим грозил конец от воспаления легких. Развились фурункулез, сыпь, различные флегмоны, кровавый понос, чахотка — все не перечислить. С наступлением морозов начались обморожения конечностей. Как ни странно, но косившую всех смерть большинство встретило спокойно, как должное: не надо было попадать сюда!
В середине ноября, когда нас становилось все меньше и меньше и жить из-за наступивших морозов стало совсем невозможно, нас перевели в основной лагерь, посчитав, что карантин свое дело сделал. Так и не дождались каменец-подольские и винницкие обещанного им освобождения. «Блицкриг» провалился, и в недалеком будущем они окажутся нужными в качестве рабочей силы не у себя на Украине, а в самой Германии, если переживут зиму.
При переводе в основной лагерь для нас с Ваней возникла угроза разлучения. Оказалось, что лагерь территориально поделен на три зоны: русскую, украинскую, а между ними — зона бараков охраны. Нас срочно стали делить на русских и украинцев. Мы с Ваней этого не ожидали, но выход сразу нашли: я стал «киевским», а фамилию изменил на Левченко. Проблема была разрешена.
Зато короткое время, что мы провели под Кишиневом и Яссами, было видно, насколько благосклонней относятся немцы к военнопленным украинцам, нежели к русским. Немцы считали, что в затянувшейся войне, так не похожей теперь на молниеносную, виноваты именно русские своим бессмысленным сопротивлением. Особенно враждебно относились немцы к москвичам и ленинградцам, выделяя их из общей массы военнопленных. Наверное, немцы предполагали, что на севере Красная армия состоит из одних русских, а на юге — из украинцев. Во всех таких вопросах мы учились разбираться на ходу.
Например, когда нас как-то переписывали, немцы не переставали удивляться: «А где летчики, танкисты, артиллеристы, пулеметчики?»
А мы, как сговорившись, называли себя исключительно поварами, санитарами, писарями, ездовыми, строительными рабочими и т. п. Про танкистов и летчиков, которых на нашем участке фронта и в помине не было, мы говорили: «Они в плен не сдаются». Все это было верно еще и потому, что пулеметчики, минометчики и артиллеристы действительно до Южного Буга не дошли. Они либо погибли, либо были ранены в июльских боях за Днестром, где мы понесли большие потери. Из стрелковых батальонов до Южного Буга дошли только разрозненные группы, а непосредственно на восток сумели отойти в лучшем случае обозы и штабы…
Итак, на этот раз мы с Ваней не разлучились — это казалось самым страшным для нас обоих в то тяжелое время.
Лагерь охраняли солдаты вермахта — немолодые, призванные из резерва, они слепо верили в скорую победу германской армии. К нам они относились вполне лояльно по принципу: «Вам — сидеть, а нам — охранять!» Солдаты были удовлетворены своим положением: они далеко от фронта, служба — спокойная, а война скоро кончится. Злобы и ненависти к нам они не испытывали, не успев соприкоснуться с фронтом…
Бараки в основном лагере были деревянными, одноэтажными, небольшими. В них обычно размещалось не более 200 человек, но с каждым днем живых становилось все меньше. На дощатом полулежали стружки и опилки, на которых мы спали. На день полагалось эти стружки сгребать в угол, чтобы не ходить ногами «по кровати».
Узнали еще одного врага — тифозную вошь. Это было ужасно: за короткое время противные твари расплодились в таком количестве, что куча стружек в углу барака шевелилась. Создавалось впечатление, что в куче больше вшей, чем стружек. За ночь мы по многу раз вставали, выходили из барака на улицу, сдергивали с себя одежду и с остервенением вытряхивали кровососущих тварей на снег, но их было столько, что сразу избавиться от них мы, естественно, не могли. Поэтому приступали ко второму этапу очищения: мы долго и настойчиво давили теперь тех, что попрятались в швах белья и одежды. Так продолжалось каждую ночь, но такую роскошь могли себе позволить не все, а только те, у кого еще оставались силы и не наступило полное безразличие ко всему с одним лишь ожиданием смерти-избавительницы.
У тех, кто надеялся обеспечить себе спокойную ночь, на «вошебойку» полностью уходило дневное время.
Температура воздуха в бараках — уличная. Мы погибали от холода, а насекомые были настолько живучи, что казалось — они совсем не боятся мороза. Это мы согревали их своим телом, отдавая последнее тепло.
К нам вплотную подобрался сыпной тиф. Уже метались люди в горячке, а мы не понимали, что это за болезнь. Думали — простуда, или воспаление легких, или что-нибудь еще. По молодости лет мы не сталкивались с сыпным тифом. Правда, мама рассказывала, что в 1919 году в Петрограде от него погибли два ее младших брата — Борис и Евгений. Они заразились, работая санитарами в тифозных бараках Петрограда. Новее это было давно, а сегодня тиф уже ходил вокруг нас.
